|
Герман вздрогнул и попробовал встать, но тут же
упал. Сердце его бешено колотилось, мысли не сходились в одну точку. Всё, что
происходило, не укладывалось в общую логику последних событий.
Боль, всё дело в этой боли – ноги его ныли, как
будто ничего не произошло. Как будто тело его не гнило в могиле, кости не
глодали черви, а душу не рвали на части жадные шестикрылые твари. Что
случилось?! Почему пройденный путь отозвался в несуществующей плоти? Фантомные
боли? Здесь, где сама материя...
Впрочем – Герман остановился и посмотрел вокруг.
Вязкий, живой бархат кишащего бывшей жизнью пространства, кажется, утратил
некоторую плотность. Ещё недавно... хотя, со временем тут тоже была проблема...
ещё недавно эти хищные крылья гнали их, потерявших всякое осознание “себя”
вперёд, в пекло, как гонят по трубам нефть, как гонят на бойню стадо. Ни
собственного “я”, ни тем более плоти – только точка, сжавшаяся от ужаса, без
сути и памяти, несущаяся от страшных когтей “пастухов” к полной и окончательной
смерти. Смерти смертей. То, чем пугали две с лишним тысячи лет, оказалось не
совсем правдой - у мучений всё же был конец и он приближался. Герман понял это
не умом, который, кажется, растерзали ещё в самом начале – эту непрочную, самую
бренную после физического тела, оболочку “рацио”. Он просто знал и всё – без
единой мысли.
А потом вдруг всё замерло. Он почувствовал, что
плоть его непостижимым образом снова жива, и ей больно, и хочется плакать, как
новорождённому, и время вновь обрело протяжённость. Его как будто собрали заново
– от волоса до памяти детства. Голова – да, у него опять была голова и прочие
части тела – наклонилась вниз и увидела, что ноги стоят босиком на сухой,
слегка обгоревшей траве. Он лежал и бесконечно долго гладил вновь явившее себя
бытиё – колючее, жёсткое, в котором ползали и копошились невидимые сороконожки
и муравьи. Глаза его смотрели и не могли наглядеться на все эти соломинки и
песчинки, кровь била в виски, а ноздри жадно впитывали запах земли и
собственного едкого пота. Далёкое неяркое зарево, пробивавшееся из-за
горизонта, выхватывало из темноты камни и поваленные деревья.
“Я был не таким плохим”... Жил интересно, по
крайней мере он сам так думал, но умер, как многие – от случайного выстрела,
полубытовая нелепость. Говоря и думая о смерти с таким ужасом, пафосом и почти
подобострастием, люди всегда отправлялись в мир иной слишком уж незатейливо.
Вот и его никто не хотел убивать. Сдавали оружие, одно неловкое телодвижение.
Он даже не застрелился, ещё чего не хватало – просто забыл поставить на предохранитель.
Такое случалось время от времени и до него, и после. Умер с пистолетом в руке –
экий героизм. Не сделал в жизни ничего особенно – не был ни гением, ни злодеем.
Даже не обзавёлся семьёй. Он, внук знаменитого русского полководца и немки.
Офицер, мечтавший о ратном подвиге, просидевший всю жизнь в части, лишь изредка
выезжая на учения. Его, казалось, после этой спячки ждало что важное, значимое.
Но – судьба есть судьба. Смерть наступила, как наступает зима, став просто
фактом, с которым ничего уже не поделаешь.
Несколько секунд – и душа судит сама себя. Он понял
всё – вся его в меру долгая жизнь раскрылась, со всеми её ошибками и
глупостями, и ещё вечность он бродил, воя неслышимым для живущих воем – оттого,
что не может уже никому ничего рассказать и, всё осознав, - ничего исправить.
А когда люди взорвали мир, и свершилось то, о чём
твердили все религии мира, он оказался здесь. И шестикрылые обитатели этого
места (которое было всегда, существуя лишь ради того, что бы принимать и
перерабатывать души погибших миров), обитатели изнанки реальности, радостно, с
криками и улюлюканьем, рвали его на части. Ему выпала странная доля - стать
топливом, очень хорошим топливом без мыслей, без чего бы то ни было, просто
молекулой классного топлива.
И теперь – что это?! Что это... Крошечный жук повис
перед его глазами на чахлой травинке. Герман заплакал и слёзы его – настоящие
слёзы крупными каплями скатывались по впалой щеке.
***
- Ой, какие мы все из себя живые! – вывел его из
транса насмешливый женский голос. Неподалёку стояла, подбоченившись, бледная
рыжеволосая девушка с крыльями, одетая в какие-то немыслимые соломенные
лохмотья, и оценивающе разглядывала его, нагишом распластавшегося на земле, -
да ладно, не бойся, я не ангел. А крыльев у меня только два. Пошли.
Герман встал, прикрывая руками не к месту ожившую
срамоту, почему-то при этом думая - с чего бы ему бояться ангелов. Или те, с
шестью крыльями, и были ангелами? У девушки крылья выглядели как раз так, как
их когда-то рисовали люди. “Только облезлые они у тебя, однако”. Эйя, так её
звали, потом рассказала, что в её мире крылатыми были практически все –
бескрылость встречалась крайне редко и считалась тяжёлым уродством. Впрочем,
летать, по причине недостаточного размаха, крылья не позволяли, а служили своего
рода “элементом дизайна”, по их длине, окраске и форме судили о происхождении и
принадлежности к семействам и кланам. Ну, а бескрылых нередко просто убивали,
считая их появление на свет дурным предзнаменованием, причиной неурожая,
смерчей, эпидемий и падёжа скота. Если какой-то семье удавалось скрыть
бескрылого ребёнка, а потом обман раскрывался, общественность не долго думая
расправлялась со всем “нечистым” родом.
Эйя, девушка кровей по меньше мере скромных, а если
всё называть своими именами – незаконнорожденная дочь городского головы и
безутешной вдовы торговца пряностями, обладала крыльями самого обычного вида.
Такие были у большинства. И всё бы ничего, но так уж получилось, что она
приняла решение от них избавиться. Дело в том, что общение с окружающими не
складывалось у неё с самого детства по причине гремучего сочетания хорошо
работающей головы и на редкость склочного характера. Маленький изгой придумал
себе сказку, в которой у неё вообще не должно было быть крыльев, потому что
настоящие её родители – из другого, более справедливого на её взгляд мира.
Убежавшей из дома Эйе действительно встретились такие существа – на её родную
планету прилетели земляне. Однако общение с ними несколько подпортило детские
фантазии – в родстве с ними она не состояла и крылья, в общем-то, не были
чем-то чуждым её организму. Но, тем не менее ей хотелось любой ценой, в прямом
смысле слова сбежать с родной планеты. Крылья и стали той самой ценой, потому
как скафандры и прочее оборудование было совершенно не предназначено для
крылатых. Эйя с радостью приняла предложение ампутировать знак принадлежности к
своему виду. Она уже представляла себя такой же, как окружающие её пришельцы из
далёкого мира.
Побег почти удался – благо родные и близкие не
особо-то интересовались судьбой подросшего выблядка. За то недолгое время, пока
крылатая общалась с людьми, она, обладая поразительными способностями к языкам,
успела немного изучить тот, на котором они общались. Это оказался родной для
Германа русский язык.
Операция по удалению крыльев прошла бы удачно, но
один из препаратов вызвал необратимую интоксикацию. Её молодой, хорошо развитый
мозг – то, чем она так гордилась, перестал работать. Спасать тело не имело
смысла и оставшуюся вечность Эйя выла, как выли все – без исключения. Вой – это
то, что католики называли “чистилищем”. Промежуточное состояние, сбрасывающее
часть посмертной тяжести. Рай? Об этом тут не говорили. Опыт у всех был один...
Может, тот факт, что все прежние мучения прекратилось, свидетельствовал о том,
что они попали в Рай? Герман посмотрел на перепуганных, голодных существ, на
крылатого заморыша (Эйя, как и все остальные, “воскресла” в своём
первоначальном теле, по иронии судьбы у неё снова были крылья, теперь, после
всего, не вызывающие у неё раздражения), ещё более-менее сохранявшего бодрость
духа.
Хотя, по сравнению с участью “топлива” это –
конечно же Рай. На Германа взглянуло из своей норы нечто, похожее на ящерицу –
с пятью глазами и непропорционально длинными тонкими трёхпалыми лапами. Взгляд
этот ему не понравился. “Да, занятный у вас тут Рай получился, ребята!”, -
подумал он.
Крылатое человечество тоже в итоге погубило себя. И
“Тот Свет” оказался общим для всех. В посёлке оказались норы грешных грызунов,
гнёзда не менее грешных птиц и так далее... Все они были кем-то в своих мирах.
А теперь дрожали в одном и том же месте – бесконечно одинокие и растерянные.
Всех их когда-то гнали в топку. Но произошёл сбой. По версии Эйи, шестикрылые
тоже себя уничтожили – может быть “топливо” оказалось неподходящим. “Наверное,
со мной не справились”, - сказала как-то раз она. Среди обитателей посёлка
нашлись и те, кто помнил, что некоторые гонимые в топку, в реактор или что это
было, сущности находили в себе силы повернуть вспять, сталкивались с другими,
взрываясь при этом и обжигая шестикрылых. Перевести эти рассказы кое-как смогла
Эйя, на ходу ловившая основы любых языков. Герман вспомнил своё недавнее
состояние и мысленно усмехнулся – либо эти горе-свидетели всё придумали, либо
рассудок их повредился.
Времени в мире шестикрылых не было, и потому
выворачивание ткани пространства произошло как бы мгновенно. Ожить по
совершенно непонятным причинам в новой действительности смогли единицы. Видимо,
как раз “не самые плохие” Только какой мир их окружал? Все видели здесь и
знакомое, и чужое. Каждый находил себе еду, не слишком подходящую для прочих.
Эйя протянула Герману какой-то плод. Лишь откусив он задумался – “а если я
отравлюсь и умру, что будет? Или тут и смерти нет?” Наличие смерти никто не
решался проверить. Все что-то грызли и пили грязную, пахнущую серой, воду,
подходившую всем одинаково. Все смотрели на зарево. Никто ни с кем,
естественно, не разговаривал, за исключением каких-то редких тоскливых
монологов. Разве что Герман и Эйя, благо они могли понимать друг друга,
начинали время от времени обсуждать что-то из области своих прошлых интересов –
история, философия. Но разговоры эти казались здесь настолько бессмысленными,
что вскоре угасали и каждый погружался в собственные нелёгкие мысли. Сколько
так продолжалось - неизвестно, определять время было нечем. Эйя, занявшаяся
изучением свойств окружающего мира, придумала как высекать огонь из окружающей
тьмы на свет костра приходили новички – один страшнее другого. “Какая-то
ярмарка уродцев. Радует одно – я здесь не самый последний урод”. Герман знал,
что рано или поздно всему приходит конец, как пришёл он его жизни, его вою, его
страданиям. Значит и со всем этим должно что-то произойти. Только когда – вот в
чём вопрос.
Он наблюдал за странной, неутомимой девушкой,
мастеривший какие-то дикие механизмы из обломков непонятно чего, веточек и
камней, и ясно понимал, что если кто-то и изменит ситуацию, то это будет она,
крылатая Эйя. Он смотрел на неё и не переставал восхищаться. Нет, не телом -
оно было далеко не совершенно с точки зрения его эстетических представлений –
бледная, худая и безгрудая (Эйя утверждала, что грудь у неё набухала лишь один
месяц в году, сильно при этом мешая)... Да и будь оно прекрасно – со всеми возможными
иллюзиями относительно межполовых отношений и их физиологического воплощения
Герман расстался ещё при жизни. Его восхищали личностные свойства Эйи, её
упорство и изобретательность, не исчезнувшие даже в этом страшном месте. Он,
потомок древних земных воинов и она, превосходившая в главнейших вещах любую
человеческую женщину. Валькирия, его и только его валькирия. “А может, я всё же
попал в Валгаллу?”
***
Когда источник воды практически иссяк, подбрасывать
в костёр стало нечего, а съедобных растений в окружающем пространстве почти не
осталось, обитатели посёлка впервые собрались все вместе. Все эти жуткие твари
– птицы, змеи, ящерицы, человекоподобные. Все они смотрели друг на друга с
ужасом и надеждой – никто не знал какой шаг предпримет сосед – вцепится в
глотку или выведет к оазису.
Эйя достала странно знакомый предмет.
Приглядевшись, Герман увидел при свете умирающего костра нечто смутно
знакомое... компас! Девушка держала в руках самодельный компас! Как ей удалось
его сделать – загадка, но чего только не валялось между камней и, песка и
сухостоя... Стрелка, упорно показывала в сторону зарева.
“Восток”, - тихо сказала она.
Как только она произнесла эти слова, Герман понял:
путь их лежит именно туда. Что он и его мудрая валькирия пойдут на свет и не
важно, что именно ждёт их там – сады и источники, мир и покой или пламя,
скрежет и кровавая битва. А в спину им будет дышать жуткое многоликое войско
одним своим видом способное обратить в бегство любого врага. Их путь на Восток.
“...чудесный плен, гранитный восторг”, - вспомнились ему слова смутно знакомой
песни. “Насчёт плена – это мы ещё посмотрим”.
Герман встал, приличия ради – спиной к Эйе и
погасил костёр – так, как это делали земные мужчины во все времена.
Наступила беспросветная чёрная ночь, полный
абсолютный мрак за исключением одной только узкой, светлой полоски, окаймлявшей
край горизонта с восточной стороны.
|
