– Нечестивцы! Богохульники! — пастор осыпал проклятиями туземцев, тащивших его к жарко полыхающему костру. — Я ли не говорил вам, что нельзя поедать себе подобных! И что же? Год проповедования пропал напрасно?
– Почему напрасно? — лениво возразил Уут-та, ковыряясь щепочкой в зубах, словно готовя место для новых волоконцев мяса, неизбежно застревающих при каждой трапезе. — За этот год мы убедились, что ты хороший человек. Мы хотим стать такими же, как ты. А для этого мы должны тебя съесть. Ты же знаешь, что по нашим поверьям личные качества съедаемого переходят к едящим.
– Язычники! Сатанисты! — не унимался проповедник. — Почему Оот-та принял мои слова и вот уже полгода не принимает участие в ваших кровавых пиршествах?
– Я уверовал в истинного Господа! — смиренно отвечал Оот-та, молитвенно сложив руки.
– Вот видите! — продолжал проповедник. — Зато это он попадет в рай, а вы… А вы окажетесь в аду, где будут пылать костры неугасимые и шкварчать сковородки раскаленные…
– Это нам подходит, — кивнул Уут-та, отбрасывая щепочку. — Если костер уже горит, его не надо разжигать. Останется просто подвесить над ним врага и поджарить его.
– Это вы, вы будете жариться на костре! — зашелся проповедник. — Ты, ты лично, нечестивый Уут-та!
– Ну что ж, — философски кивнул Уут-та, — я съел немало отважных врагов за свою жизнь. Пусть и мое тело поможет кому-нибудь стать умнее и мудрее… Но, — он усмехнулся, — я еще посмотрю на того, кто сможет схватить меня и поджарить!
И, не обращая более внимания на крики проповедника, Уут-та сделал знак носильщикам, чтобы те тащили побыстрее: в животе урчало.
– Не надо его жарить! — робко попросил подошедший Оот-та. — Он хороший.
– Сырое мясо невкусное! — отрезал Уут-та. — С каких это ты пор заделался натуристом и пропагандируешь сыроядение?
– Я совсем не буду его есть! — гордо произнес Оот-та и отошел, зажав в руке молитвенник.
– Это твои проблемы, — пожал плечами Уут-та.
* * *
– И зачем мы только его ели? — болезненно срыгивая, пожаловалась Аах-ту.
– Да, — мрачно согласился Уут-та, — кажется, парень был прав: людей есть нельзя.
– А как же заветы предков? — робко спросила Аах-ту.
– Мне кажется, они не всегда бывали правы, — признался Уух-та. — Они были дикими, необразованными созданиями. А к нам приехал миссионер, из цивилизованной страны. А мы с ним так нехорошо обошлись.
Он задумался. Аах-ту молча сидела рядом, борясь с позывами рвоты.
– Но почему Оот-та отказался его есть? — неожиданно спросил Уух-та. — Пусть мы поумнели, съев мяса миссионера, но Оот-та? Неужели дикари могут поумнеть самостоятельно? Или… не все? Но почему? Почему я, великий вождь, не смог сам дойти до той высокой истины, до какой дошел самый последний изгой из моего племени?
И, закрыв лицо руками, Уут-та заплакал.
Из-за рыданий он не услышал, как сзади тихонько подошел Оот-та, терзаемый белковым голодом, и опустил ему на череп каменную дубину. А затем поволок к остаткам пылающего костра, чтобы поступить так, как завещали ему бесчисленные поколения многоуважаемых предков…
Сергей Трищенко
Обсуждение текста - http://www.zvuk.nnov.ru/forum/index.php?act=ST&f=19&t=489
| 
